Франсин Риверс - Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]
Марк хотел от жизни большего. Он хотел, чтобы кровь стучала в висках, как во время состязаний колесниц или поединков гладиаторов, свидетелем которых ему доводилось быть бесчисленное количество раз, или как во время его страстных любовных приключений с красивыми женщинами. Ему нравилось испытывать наслаждение от хорошего вина, от жарких и страстных ночей. Ему нравилось пробовать новые и редкие деликатесы. Ему нравилось наблюдать за танцорами, слушать певцов, ходить на зрелища.
Жизнь должна быть насыщением голода. Жизнь необходимо проглатывать, а не посасывать. Но такая жизнь стоит денег… и немалых денег.
Несмотря на все речи и увещевания отца, Марк был уверен, что жизнь в Риме, как и во всем мире, определяется не честью. Ею движут золото и деньги. За деньги были куплены союзы и торговые соглашения; деньги получают воины, которые расширяют границы империи. Деньгами был обеспечен Пакс Романа.
Марк осторожно спускался с Авентинского холма. Город был полон разбойников, всегда готовых напасть на зазевавшихся прохожих. Марк был осторожен. Его реакция была молниеносной, а кинжал острым. Он не боялся нападений и даже был бы рад им. Хорошая кровавая драка могла бы заставить его забыть о том разочаровании, которое осталось в нем, после того как отец высказал ему свои надежды и ожидания. Откуда у отца это неожиданное презрение к деньгам, если он сам жизнь посвятил тому, чтобы скопить богатства? Марк даже рассмеялся во весь голос. Он, по крайней мере, в своих стремлениях к богатству честен. Он не делает вид, что презирает то, что обеспечивает ему желанный образ жизни.
По мере того как Марк приближался к транспортной дороге, звук катящихся по камням колес становился все громче. Тележки и повозки, нагруженные самым разным товаром, катились по городу, создавая оглушительный шум, который зачастую был громче шума битвы. Марку следовало бы выйти из дома пораньше, еще до того, как колесные повозки стали впускать в Рим.
Марк прошел через аллеи и двинулся по извилистым улицам, пытаясь оставаться в стороне от транспортных дорог. Он старался держаться ближе к стенам, чтобы не попасть под струю помоев, которые то и дело выливали из верхних окон. Переходя через главную улицу, он увидел опрокинутую двуколку. Рядом валялись вывалившиеся из нее винные бочки. Люди кричали, кони ржали. Греческий возница замахнулся кнутом на кого–то, кто уже пытался укатить одну из этих бочек. Двое людей стали драться прямо на улице.
Марк вздрогнул, услышав над самым ухом пронзительный крик уличного торговца, несущего кувшин с вином, корзину с хлебом, а на плече еще и свиной окорок. Выругавшись, он оттолкнул торговца в сторону и пошел сквозь толпу. Он направлялся к Тибрскому мосту. Вонь от испражнений была невыносимой. Слава богам, ему хватило сил пройти через это место, затаив дыхание, после чего он вышел туда, где воздух был почище. Возможно, следует вложить средства в землю к югу от Капуи. Город разрастался, и цены росли.
Перейдя через мост, Марк направился к югу, в сторону садов Юлия. Дом Антигона находился недалеко, а прогулка доставляла ему удовольствие.
Дверь открыл чернокожий раб. Это был эфиоп почти двухметрового роста и атлетического сложения. Марк оглядел его с головы до ног и решил, что это, наверное, новое приобретение Антигона. Антигон как–то говорил, что хочет приобрести в качестве телохранителя хорошо обученного гладиатора. Марк тогда подумал, что это напрасная трата денег, потому что жизни молодого аристократа вряд ли что–нибудь угрожает.
— Марк Люциан Валериан, — сказал Марк рабу.
Раб низко поклонился и повел его в большой зал рядом с атриумом.
В тускло освещенном помещении царила явно унылая атмосфера. Два ладно сложенных молодых человека, одетых в набедренные повязки и венки из лавровых листьев, играли на свирели и лире какую–то грустную мелодию. Друзья Антигона переговаривались тихими голосами. Некоторые, развалившись на кушетках, ели и пили. Патроб занял один из диванов, рядом с ним стояло блюдо с какими–то лакомствами. Марк не увидел жены сенатора, Фаннии, и подумал, не уехала ли она в свое загородное имение, как и собиралась.
Он отыскал глазами Антигона, который лежал на диване и наслаждался ласками прекрасной юной нумидийской рабыни. Марк подошел поближе. Скрестив руки на груди, он прислонился плечом к мраморной колонне и, скривив губы в ухмылке, несколько секунд смотрел на друга и его рабыню.
— Да-а, Антигон, когда мы расстались с тобой сегодня днем, ты уже подумывал о том, не отправиться ли тебе по реке Стикс в царство мертвых. А теперь, я вижу, ты уже поклоняешься Эросу.
Антигон открыл глаза и попытался сосредоточиться. Приподнявшись, он слегка оттолкнул рабыню, давая ей понять, что ей следует уйти, и, шатаясь, встал — было видно, что он уже успел изрядно напиться.
— С какой вестью ты ко мне пришел, дорогой Марк, — с траурной или праздничной?
— Ну, конечно, с праздничной. Я же дал тебе слово, разве не так? В течение недели у тебя будет все, что тебе нужно.
Антигон издал глубокий вздох облегчения.
— Слава богам за их щедрость, — обратив внимание на ироничный взгляд Марка, юный аристократ тут же поспешил добавить, — и, конечно же, твоей семье. — Он хлопнул в ладоши, заставив нескольких гостей пробудиться от полудремы. — Прекратите играть эти траурные мелодии, сыграйте–ка что–нибудь поживее! — Затем он нетерпеливо приказал одному из рабов: — Принеси нам еще вина и еды.
Антигон с Марком сели и стали обсуждать свои планы относительно зрелищ, которые Антигон собирался проводить во славу императора.
— Чтобы заинтересовать нашего благородного Веспасиана, нам нужно придумать что–то новое и привлекательное, — сказал Антигон. — Скажем, тигры. Ты говорил, что на днях вернулся один из ваших караванов.
У Марка не было никакого желания продавать Антигону тигров, после чего возмещать свои убытки за счет семейной казны. Дара в шесть миллионов сестерциев вполне достаточно и без всяких диковинных животных.
— Думаю, народу было бы интереснее посмотреть театрализованное воспроизведение какой–нибудь успешной битвы в иудейской войне.
— Да, я слышал, что Иерусалим разрушен, — сказал Антигон. — Пять месяцев осады, которые уничтожили город и несколько тысяч наших воинов. Но, наверное, это стоило того, если в результате эта глупая нация перестала существовать. — Он щелкнул пальцами, и к нему поспешил раб с блюдом, наполненным фруктами. Антигон взял финик. — Тит пригнал в Кесарию девяносто тысяч пленных.
— Значит, Иудея окончательно покорена?
— Покорена?! Ха! Пока на земле жив хотя бы один иудей, волнения обеспечены, и мира от них не жди!
— Сила Рима в его терпимости, Антигон. Мы ведь позволяем нашим народам поклоняться тем богам, которых они сами себе выбирают.
— Но при этом они должны славить императора. А иудеи? Вся эта заваруха началась еще и потому, что они отказались поклоняться в своем храме нашему императору. Видите ли, жертвы иноземцев оскверняют их священное место. Вот и нет у них теперь никакого священного места, — он довольно засмеялся и отправил в рот финик.
Марк взял кубок с вином, предложенный ему рабом.
— Наверное, теперь они оставят свою никчемную веру.
— Кто–то, наверное, оставит, но те, которые называют себя праведными, никогда не угомонятся. Эти глупцы поклоняются какому–то Богу, Которого они не видят, и даже идут на смерть, не желая склонить головы перед единственным истинным божеством — императором.
Лежа на своем диване, Патроб повернулся к ним.
— Они хотя бы поинтереснее этих трусливых христиан. Натрави иудея на кого угодно и увидишь, как яростно он будет драться, а выведешь на арену христианина, так он опустится на колени, начнет что–то там петь своему невидимому Богу, да так и умрет, даже пальцем не пошевелив, чтобы хотя бы защититься, — он взял с блюда еще какое–то яство. — Они меня просто раздражают.
Марк хорошо помнил сотни христиан, которых Нерон приказал казнить. Он даже приказал залить некоторых из них смолой и поджечь, чтобы те служили факелами на игрищах. Когда император объявил, что именно христиане виновны в пожаре Рима, потому что они таким образом, дескать, хотели доказать истинность их пророчества о том, что весь мир погибнет в огне, толпа стала жаждать крови христиан. Но толпа тогда еще не догадывалась, что Нерон просто хотел построить новый город и назвать его своим именем.
Видя, как эти мужчины и женщины погибают, не оказывая никакого сопротивления, Марк испытывал какое–то смутное чувство беспокойства, смятения, которое не давало ему покоя. Патроб назвал их трусами, но Марк не был согласен с такой оценкой. Трус убежал бы от разъяренного льва, а не стоял бы к нему лицом. Антигон нагнулся к Марку и прошептал, улыбаясь:
![Франсин Риверс - Царевич[The Prince]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
![Франсин Риверс - Царевич[The Prince]](/uploads/posts/books/270221/270221.jpg)